38 узлов о. Иннокентия (Павлова)

Автор — в 1987-95 годах — сотрудник издательских подразделений Московской Патриархии, в 1991-95 — руководитель пресс-группы Патриарха Алексия II.

Его любимой фразой была эта строчка из песни: «Было время — я шел 38 узлов…» Сидя за разговором с чайком в арбатской коммуналке, он мог вдруг мечтательно замолчать и произнести слегка иронично эти слова — скорее с интонацией радостного воспоминания, чем печали утраты. И не сейчас, когда почти 68, а точно так же и 25 лет назад! Потому что было это в общем не о возрасте.

Символична развернутая метафора той песни о старом крейсере, который некогда, «сверкая от мачты до киля… резал форштевнем свинцовый вал», и «эскадры, завидев его вымпел вдали, самым главным гремели калибром», а теперь даже и не «выскажешь все это в несколько слов, когда снятся в кильватере чайки» и те самые «38 узлов»…

Символична развернутая метафора той песни о старом крейсере, который некогда, «сверкая от мачты до киля… резал форштевнем свинцовый вал», и «эскадры, завидев его вымпел вдали, самым главным гремели калибром», а теперь даже и не «выскажешь все это в несколько слов, когда снятся в кильватере чайки» и те самые «38 узлов»…

Путь отца Иннокентия — типичный пример невостребованности по-настоящему образованных и талантливых людей в сложившейся последние годы системе (как церковной, так и общественной). В 1970-х, когда еще, по словам песни, «семь футов лежало под килем» и православный фундаментализм на пару с суверенным изоляционизмом не взяли верх, отца Иннокентия привел в РПЦ знаменитый митрополит Ленинградский Никодим (Ротов). И будущий игумен стал одним из самых ярких богословов и церковных историков «никодимовской школы»: безусловно укорененным в первохристианских традициях, с безоговорочной опорой на научные факты, открытый миру и современным исследованиям библеистики разных конфессий. И Никодим, и Кирилл, нынешний патриарх (тогда еще — ближайший ученик Никодима и ректор Ленинградской духовной академии), приложили лучшие стороны своего сердца к формированию научных интересов и склада отца Иннокентия.

Он стал не просто образованным священником, а ученым с высокой дисциплиной ума и культурой научного мышления, что является безусловной редкостью. Спорить с ним было не то чтобы трудно, а — зачем? Гораздо полезнее и интереснее было послушать. Он говорил не просто интересно: он говорил, познавая вместе с тобой: ему самому было интересно то, как движется мысль по закоулкам исследования. Именно поэтому вплоть до своих 68 лет он совершенно не воспринимался стариком или даже взрослым: у него был очень молодой имидж. Иму был интересен и предмет его мысли, и наука, и человек напротив. Он познавал! И радость этого открытия давала сил другим.

Про очень и очень многих современных епископов и вообще «говорящих голов» в РПЦ он мог просто сказать за тем же чаем: «Когда имярек был моим студентом, я помню, как он сдавал мне это предмет… Плохо знал то-то и то-то!» После преподавания в питерской академии о. Иннокентий проработал четыре года в церковном «МИДе», Отделе внешних церковных сношений — референтом по богословским вопросам. При его непосредственном участии «было разработано немало документов общецерковного значения, подготовлено много различных международных научно-церковных конференций; он также курировал связи с Объединенными Библейскими Обществами».

Из аппарата РПЦ он ушел аж 26 лет назад («из-за несогласия с тем курсом, который проводился Московской Патриархией»)! И с тех пор, как скажет чиновник, был, в общем-то, никем. Но он продолжал преподавать, писать, и к его мнению прислушивались немногочисленные профессионалы и знатоки. Он мог бы быть безусловно лучшим экспертом по внутреннему устройству РПЦ и церковным реалиям, чем те 2-3 человека, которых сейчас постоянно тусуют журналисты и блогеры. Хотя бы в силу своего образования и культуры научного мышления! Но он никогда не строил из себя «старца» или «оппозиционера» и никогда не искал личной популярности, не пытался сформировать пул поклонников.

Впрочем, когда его просили высказаться или помочь — он это делал легко, радостно, отзывчиво и со всей опорой на свои системные знания — чего бы это ни касалось: издания церковных календарей в дореволюционной России или закрытия в ней же храмов во время эпидемии. Историю каждого вопроса он знал буквально от «сотворения мира».

Его знали и искренне любили в самых разных местах: и в питерской духовной академии, и в дешевой северокорейской столовке где-то возле бывшего АЗЛК, где он был одно время завсегдатаем.

Он жил в съемных коммуналках, спал на раскладушке с надувным матрасом и его единственным стяжанием были книги, которые лежали стопками: даже шкаф он не считал необходимым. Его проповеди походили на академические богословские лекции. Отец Иннокентий был редчайшим представителем научного монашества. Этой традиции почти не было в России — в отличие от западных исповеданий.

В России монахи по большей части или работали, или молились. Впрочем, и эти традиции в современной РПЦ почти утрачены. На практике (красивую теорию не берем) — хорошим монахом считается сейчас тот, кто сделал крутую реставрацию на деньги неких олигархов, отгрохал огромный новодел, размером с Успенский собор Кремля, освятил Калашников или ракету, устроил патриотическую выставку с губернатором… (При этом не зазорно ездить на Audi A8 и питаться севрюгой.) А книги зачастую не пишут, а переиздают: чувствуете незаметную подмену? Современная РПЦ много строит (на чужие деньги); наверное, можно сказать — работает; надеюсь — молится (об этом мы достоверно узнаем только Там), но ей точно не интересно мыслить: практически никто не занимается фундаментальной наукой. Брошюрки для начального уровня прихожан и такие же YouTube-проповеди на тему как правильно ставить свечку — не в счет: это по разряду ТВ-агитации. А последняя книга отца Иннокентия называлась: «Как жили и во что верили первые христиане. Как был создан, чему учил, почему предан забвению и как заново открыт самый ранний из дошедших до нас письменных источников христианства». В этом названии — весь отец Иннокентий и его подход!

Конечно, в имперско-советскую, до мозга костей иосифлянскую церковную традицию отец Иннокентий не вписывался никак. Он был настоящим нестяжателем. Он не делал сногсшибательных реставраций с золотыми куполами, не печатал миллионными тиражами репринтов на неизвестно кем отмытые миллионы. Он изучал и писал, а не вкладывал и продавал.

Так что те самые «38 узлов», когда «все верили мне, и враги и друзья», уплыли в туманное прошлое вовсе не у него! На новом изломе, на пути, фигурально выражаясь, к храму министерства обороны, в РПЦ, да и повсюду, требовались другие качества.

Отец Иннокентий перерос аппарат очень быстро. Намного раньше самого стойкого и более молодого, но ушедшего столь же безвременно отца Всеволода Чаплина. Очень немного людей того призыва осталось там теперь. Один — предпочел мимикрировать и «забыть», как и с кем начинал, другой замолчал, но сохранил себя… Но отец Иннокентий знал Правду в самом прямом научном смысле этого слова и не говорить ее он не мог. Именно поэтому с ним было интересно — ведь интересно только подлинное.

В редкие приезды (в последние годы) в Москву я старался непременно встретиться с отцом Иннокентием и искал его всеми силами. Просто так: хотел увидеть. Он нес христианскую радость, с ним было интересно поболтать, и уходил — всегда с зарядом светлого оптимизма. Словно снова «в машину кричу: „Самый полный вперед!“»

Больше всего хочется еще раз услышать с его интонацией эту светлую христианскую надежду: «Было время — я шел 38 узлов!»

Евгений Комаров, Ахилла