Проблема культуры в творениях святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского

В последнее время вопрос о соотнесенности культуры и христианства, культуры и Церкви выдвинулся как один из основных вопросов гуманитарной науки. В этом смысле ситуация напоминает ту, которая сложилась в России в начале XX века, в период интенсивных поисков христианской идеи в среде блестящей элиты русской интеллигенции.

Вместе с тем вопрос этот, столь привлекательный для теоретического осмысления в переходные эпохи, как-то мало поддается окончательному, раз и навсегда найденному решению, и в трудах различных исследователей, а отчасти и отцов Церкви с очевидностью намечаются порою прямо противоположные подходы.

Крайние точки зрения обозначились давным-давно. Культура, сознавая свое культовое происхождение, с одной стороны, и свою относительную (с точки зрения полноты религии) ущербность – с другой, постоянно в лице своих представителей как бы претендует на кровное родство и функциональную близость к религии. Примеров тому можно найти очень много хотя бы в трудах литературоведов последних лет. Церковь же устами святых отцов издавна предупреждала о принципиальном различии между культом и культурой, религией и искусством. Так, святой Макарий Великий говорил:

«Видимый мир, от царей до нищих, весь в смятении, в нестроении... Были праздные мудрецы... иные были грамматиками и стихотворцами... художники, упражнявшиеся в мирских искусствах... И все сии, обладаемые поселившемся внутри их змием и не сознавая живущего в них греха, делались пленниками и рабами лукавой силы и никакой не получили пользы от своего знания и искусства» (Добротолюбие: В 12-и т. Т. 1. М., 1993. С. 165).

Однако между святоотеческим учением о принципиальной несовместимости христианства личности с занятиями искусством, с одной стороны, и практикой Церкви – с другой всегда обнаруживались (и чем далее, тем более) некие переходные состояния, неизбежные компромиссы, порождаемые проблемой «Церковь и мир».

В истории Русской Православной Церкви есть личности, которые так или иначе в своей жизни оказались близко поставленными к вопросам литературы и культуры. Одним из таких людей в XIX веке был ныне прославленный Русской Православной Церковью святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский.

Некоторые авторы уже затрагивали вопрос об отношениях митрополита Филарета с русскими литераторами, прежде всего с А.С. Пушкиным, однако более или менее системного представления об отношении святителя Филарета к литературе все-таки не существует.

Между тем писания святителя и его личные отношения с русскими литераторами дают основания для изучения вопроса сразу в нескольких планах.

1

С вопросами литературы и эстетики святитель Филарет непосредственно столкнулся еще в ту пору, когда он, будучи иеродиаконом, разрабатывал конспект для преподавания высшей риторики в Александро-Невской академии. В его программу входило преподавать слушателям академии «Демосфена, Цицерона, Плиния... Августина, также лучших отечественных проповедников и светских писателей» (Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам, издаваемое под ред. преосвященного Саввы, архиепископа Тверского и Кашинского. Т. 1. СПб., 1885. С. 7).

Светские писатели попали в указанный ряд не случайно. Уже будучи ректором Санкт-Петербургской духовной академии, архимандрит Филарет писал: «Учебные предметы... не все суть одинаковой важности... я разделяю оные по сему отношению на два разряда. К первому отношу богословию, философию, словесность, церковную историю и греческий язык; ко второму прочие науки и языки» (Там же. С. 49).

При подготовке курса высшей риторики иеродиакон Филарет наметил определенную схему преподавания. «Теоретическую и притом общую часть науки об изящном» (то есть всеобщую эстетику) предполагалось давать по первой части «Теории изящных наук» Мейнерса. Практическая часть включала в себя следующие дисциплины:

а) красноречие (его история и различные роды – Плутарх «О десяти ораторах» и Лонгин «О высоком»);

б) поэзия (Аристотель «О поэтическом искусстве» и Плутарх «Как нужно слушать поэтов») (См.: Там же. С. 9–10).

Феофилакт предложил в качестве учебника для духовных учебных учреждений «Эстетические рассуждения» Ансильона. Архимандрит Филарет, ректор Санкт-Петербургской духовной академии, высказал по этому свои возражения: «Эстетические рассуждения Ансильона на лекциях словесных наук употреблять не следует... (они) состоят по большей части из теорий, и притом относящихся до светской словесности» (Там же. С. 85).

В этом отзыве наметился доминирующий момент отношения святителя Филарета к светской литературе. Его творчество показало, что святитель, будучи часто весьма осведомленным в области искусства и литературы человеком, в то же время более всего заботился о том, чтобы духовное не было заслонено душевно-телесным. В этом плане особенно он выделяет в «Эстетических рассуждениях» Ансильона главу о влиянии женского пола на новейшую поэзию. Он пишет о том, что в этой главе встречаются «многие имена соблазнительнейших писателей и многие слишком плотские и нечистые понятия...» (Там же. С. 102).

Подобный же отзыв он дает и о книге Мейнерса «Начертание теории и истории изящных наук». Святитель пишет: «На стр. 242 и 243 напечатана Марциаллова эпиграмма, наполненная нравственным бесстыдством...» (Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. Т. 2. СПб., 1887. С. 179.) В другом месте замечания святителя показывают его общее отношение к труду Мейнерса: «Справедливо ли то, будто мейнерсовым разбором, например известной поэмы Мильтона... можно заменить самую книгу Мильтона? Не скажут ли еще, что разбор надутого фарсами Лукана может заменить Гомера и Вергилия?..» (Там же). Здесь же он упоминает, кстати сказать, и «лжеумствования Аристофана» (Там же. С. 180).

Помимо прочего, данный отзыв характеризует и степень осведомленности архимандрита Филарета в области античной литературы.

2

Близок последний труд жизни: плаванье злое кончаю / И уже вижу вдали казни горького зла: / Тартар ярящийся, пламень огня, глубину вечной ночи, / Скрытое ныне во тьме, явное там в срамоте. / Но, Блаженне, помилуй, и хотя поздно мне, даруй / Жизни остаток моей добрый по воле Твоей. / Много страдал я, о Боже Царю, и дух мой страшится / Тяжких судных весов, не низвели бы меня. / Жребий мой понесу на себе, преселяясь отсюда, / Жертвой себя предая скорбям, снедающим дух. / Вам же, грядущие, вот заветное слово: нет пользы / Жизнь земную любить. Жизнь разрешается в прах.

Данный текст святителя Филарета можно было бы анализировать и с сугубо стиховедческой точки зрения, однако обратим внимание на то, что главное в нем, как и в стихотворном послании к А.С. Пушкину (о нем речь впереди), – собственно духовное содержание: с необычайной духовной силой выраженное в стихотворении святого Григория Богослова переживание приближающейся смерти и грядущего Страшного суда захватило святителя глубиной предсмертного молитвенного состояния.

3

Так, 29 ноября 1846 года он составляет донесение Святейшему Синоду о сочинениях Фонвизина. В своем донесении святитель, прежде всего, обращает внимание на духовную сторону таких произведений Фонвизина, как «Послание к слугам моим» и «Поучение в Духов день»: «В текущем 1846 году изданы в свет и обращаются в народном употреблении сочинения Фонвизина, цензурованные в Санкт-Петербурге. В числе их два особе должно быть признаны вредными для веры и нравственности народной» (Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. Дополн том. СПб., 1887. С. 165).

«Послание к слугам моим», по мнению святителя, «исполнено явного неверия, кощунства и совершенной безнравственности» (Там же). Напомним, что пафос этого фонвизинского послания, написанного в виде диалога автора со своими слугами, выражен в словах: «Вот как вертится свет, а для чего он так, / Не ведает того ни умный, ни дурак». Святителя, несомненно, поразили не только неверие в Божий Промысл, проявившееся в «Послании...», но и строки:

На что молиться нам, чтоб дал Бог видеть рай? / Жить весело и здесь, лишь ближними играй...

Особенно беспокоит митрополита Филарета то воздействие, которое окажет фонвизинское произведение на «малых сих», на простой верующий народ: «Легко представить, как вредно распространять подобные сочинения в народе, особенно в классе людей, мало просвещенных, для которых, как можно предполагать по образу его изложения, оно и назначено автором» (Там же. С. 166).

О сочинении Фонвизина «Поучение, говоренное в Духов день иереем Василием в селе П.» митрополит Филарет замечает, что оно «хотя, по-видимому, написано с доброю целию, чтобы удержать простой народ от пьянства, но по образу изложения оно заключает в себе одно кощунство над проповедью слова Божия и унижает священную кафедру до игрища смехотворного» (Там же).

В самом деле, весь эффект остроумия Фонвизина происходит в этом произведении от сочетания высокой задачи проповедования слова Божия с низменной конкретикой и нарочитой приземленностью языка иерея – персонажа этого сочинения. Иерей Василий, в частности, говорит: «Отчего, например, ты, крестьянин Сидор Прокофьев, пришел к обедне, может быть, и с умиленным сердцем, но с разбитым рылом?» и т.п.

«Послание к слугам» и «Поучение, говоренное в Духов день» Фонвизин писал еще в период своего атеистического настроения. И это настроение правильно почувствовал митрополит Филарет, активно, видимо, знакомившийся не только с богословской литературой, но и с сочинениями писателей.

Еще ранее, будучи ректором Санкт-Петербургской духовной академии, архимандрит Филарет «выступил посредником между Г.Р. Державиным и духовной цензурой. Последняя отказывалась разрешить публикацию стихотворения Державина «Христос» без значительных переделок. Поэт не согласился. Тогда примирителем выступил архимандрит Филарет, найдя выход в том, чтобы печатать стихотворение, снабдив его в примечаниях ссылками на Ветхий и Новый Завет» (Козлов М., священник. Святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, творения. М., 1994. С. 23).

В 1859 году в Москве вышла книга «Народные русские легенды». Митрополит Филарет внимательно читал эту книгу, на что указывает его письмо от 14 марта 1860 года к графу А.П. Толстому, в котором он подробно пересказывает некоторые произведения, в частности известную «Повесть о бражнике» XVII века. Общий вывод о книге таков: «В сей книге к именам Христа Спасителя и святых приставлены сказки, оскорбляющие благочестивое чувство, нравственность и приличие» (Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. Дополн. том. С. 527).

4

А.С. Пушкин пережил – и это видно по его творчеству – сложную эволюцию. Весьма важной, наиболее критической, может быть, точкой его духовного развития стал день его 28-летия. 26 мая 1828 года поэт пишет известные стихи, полные глубокого отчаяния и уныния. Пушкин впервые столь откровенно пишет о... бессмысленности жизни:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Стихи Пушкина обозначили истинную катастрофу его жизни. Напечатаны они были позже, в альманахе «Северные цветы» на 1830 год.

Стихи попали в руки митрополита Филарета, и он посчитал необходимым ответить поэту – на понятном ему, стихотворном языке.

Но каким образом святитель узнал о стихах Пушкина? Были ли они знакомы? Известно, что Пушкин бывал в церкви во время служения митрополита Филарета, но они не были лично знакомы и не встречались вне официальной обстановки. Однако у них были общие знакомые, старавшиеся сблизить двух великих современников. Это профессор Московского университета, поэт и переводчик С.П. Шевырев, также А.И. Тургенев и в особенности дочь маршала М.И. Кутузова Елизавета Михайловна Хитрово. Митрополит Филарет «поручал ей иногда передавать о некоторых происшествиях в Москве Пушкину» (А.С. Пушкин: Путь к Православию. М., 1986. С. 104). Е.М. Хитрово передала стихотворение Пушкина «Дар напрасный, дар случайный...» святителю Филарету (См. об этом: А.С. Пушкин и его время. Харбин, 1936. С. 15).

Ознакомившись со стихотворением, митрополит Филарет, высоко ценивший талант поэта, увидел в этих стихах «стон потерявшейся души, ропот самопожирающего отчаяния» (Цит. по: Козлов М., священник. Святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, творения. С. 21). Московский архиерей протягивает отчаявшемуся в жизни поэту руку помощи и отвечает ему тоже стихами:

Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум,
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светлый ум.

Пафос стихотворения митрополита Филарета заключается в идее возвращения к Богу «своенравной» человеческой души.

Святитель использовал пушкинскую форму стихотворения «Дар напрасный, дар случайный...», но наполнил ее противоположным духовным содержанием – что весьма символично. Он показал поэту, что искусство может как губить человеческую душу, так и исцелять ее. Используя тот же размер, ту же лексику, митрополит Филарет, разумеется, не вступал в поэтическое соревнование с Пушкиным. Более того, на наш взгляд, он подчеркнул и как бы разъяснил поэту чрезвычайную важность содержания искусства и относительную ценность формы. Это очень характерно для позиции святителя, безусловно видевшего в искусстве лишь помощницу религии. Это прекрасно чувствовал Пушкин, который не всегда мог уступить искусство чему бы то или кому бы то ни было. Именно требование назидательной духовности, всегда выражаемой в писаниях Филарета, вызвало у поэта однажды раздраженную реплику: «Мы умеем спокойно блистать велеречием, упиваться похвалами слушателей. Мы читаем книги и важно находим в суетных произведениях выражения предосудительные» (Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина. М., 1994. С. 166).

Однако на этот раз Пушкин не стал упрекать митрополита Филарета в непонимании природы искусства, в назидательно-учительной трактовке его, ибо святитель коснулся духовной глубины, духовной язвы личности Пушкина. И то, о чем можно было дискутировать в любой другой ситуации, здесь, по благодатному дару, было понято просто и истинно. Пушкин невольно вынужден был признать, что искусство не важнее человеческой души и проблемы ее спасения.

Узнав о том, что святитель Филарет сам откликнулся на его произведение стихами и прислал их через Е.М. Хитрово, Пушкин пишет ей:

«Одного любопытства было бы достаточно, чтобы привлечь меня. Стихи христианина, русского епископа в ответ на скептические куплеты! – это, право, большая удача» (Цит. по: Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина. С. 166). Письмо было написано на французском языке в первой половине января 1830 года. В нем есть некоторый налет иронии. Пушкин пока еще не видел стихов митрополита. Но после ознакомления с ними его настроение резко меняется. Ему уже не до шуток. Пушкин поистине потрясен, он снова задумывается о смысле своей жизни. И из-под его пера вырываются исповедально-молитвенные строки: 19 января 1830 года он пишет стихи, в которых обращается к святителю Филарету с духовным порывом:

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звук я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнем душа палима,
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.

Причем любопытно, что лишь по требованию цензуры Пушкин изменил последнюю строфу, которая читалась так:

Твоим огнем душа согрета,
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.

Стихи, конечно, появились не только как результат мгновенной перемены. В творчестве Пушкина давно вызревал поворот к православному восприятию мира. Теперь же обозначилась определенная важная веха в этом процессе.

Любопытный анализ творческого контекста этих стихов сделал в своей книге «Духовный путь Пушкина» священник Б.А. Васильев. Упомянутое произведение ассоциируется у него с «Воспоминаниями в Царском Селе», с восьмой главой романа «Евгений Онегин», отчасти с «Пророком» (Там же. С. 167–168).

Итак, в итоге вместо поверхностной бравурной шутки о «большой удаче» мы видим у Пушкина «священный ужас».

Но и здесь еще не конец истории взаимоотношений Пушкина и митрополита Филарета. Через девять месяцев после описываемых событий, 29 сентября 1830 года, в Успенском соборе Кремля митрополит Филарет обратился к приехавшему в холерную Москву Николаю I с краткою речью:

«Благочестивый государь! Цари обыкновенно любят являться царями славы, чтобы окружать себя блеском торжественности, чтобы принимать почести. Ты являешься ныне среди нас как царь подвигов, чтобы опасности с народом твоим разделять, чтобы трудности препобеждать. Такое царское дело выше славы человеческой, поелику основано на добродетели христианской. Царь Небесный провидит сию жертву сердца твоего и милосердно хранит тебя и долготерпеливо щадит нас. С крестом сретаем тебя, государь, да идет с тобою воскресение и жизнь».

Речь митрополита легла в основу пушкинского стихотворения «Герой», в котором поэт развивает основные положения речи: и мотив истинной славы государя – как подвижника милосердия, а не бранных подвигов, и мотив чумы, и мотив противопоставления «жертвы сердца», угодной Богу, суетной славе человеческой:

Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом...
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой...
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него?..

Пушкин надолго запомнил речь митрополита Филарета, обращенную к царю. И в 1836 году он вспоминал ее «умилительную простоту», которая заключает в себе «истинное красноречие» (Пушкин А.С. Рецензия на Собрание сочинений Георгия Конисского).

Напомним, что в библиотеке Пушкина хранилась книга митрополита Филарета «Слова и речи» (1835) и что он и ранее 1829 года весьма ценил проповедническое слово Московского митрополита (см. об этом: А.С. Пушкин: Путь к Православию. С. 106). Так что нет ничего удивительного в том, что «Герой» написан с опорой на слова и мысли святителя.

Особое место занимал митрополит Филарет и в жизни Н.В. Гоголя. «Глубоко симптоматичен... тот факт, что в особой тетради, в которую в 1844 году Гоголь стал делать регулярные выписки из творений святых отцов и современных ему духовных писателей, немалое место отведено отрывкам из слов Московского святителя» (Козлов М., священник. Святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, творения. С. 24). Митрополит Филарет был знаком с последней книгой Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» и оставил свой отзыв о ней: «Хотя Гоголь во многом заблуждается, но надо радоваться его христианскому направлению» (Там же).

Жизнь митрополита Филарета проходила перед глазами многих современников, в том числе писателей. Нельзя не назвать здесь известного поэта Ф.И. Тютчева, который за два месяца до кончины святителя присутствовал на праздновании 50-летия архиерейского служения Московского митрополита. Тютчев писал:

«Маленький, хрупкий, сведенный к простейшему выражению своего физического существа, но с глазами, полными жизни и ума, он непобедимой высшей силой господствовал надо всем, что происходило вокруг него.

Пред своим апофеозом он оставался совершенством простоты и естественности; казалось, что он принимает все эти почести только затем, чтобы передать их кому-то другому, чьим случайным представителем он теперь является. Эго было прекрасно! Воистину то был праздник духа!» (Цит. по: Там же. С. 30).

Интерес Тютчева к митрополиту Филарету был предопределен не только известной приверженностью поэта к Православию, но и тем, что его родственник литератор Николай Васильевич Сушков (муж сестры Тютчева) был близок к митрополиту и через полгода после смерти святителя издал о нем книгу «Записки о жизни и времени святителя Филарета, митрополита Московского». Об этой книге Тютчев писал своей дочери Екатерине 26 марта 1868 года: «Тысячу дружеских приветствий дяде Сушкову. Его книга о покойном Филарете читается с большим интересом, последние страницы захватывающи» (Тютчев Ф.И. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1980. С. 228). Нужно в этой связи упомянуть, что книгу до сих пор цитируют биографы митрополита Филарета, ибо она содержит бесценные подробности его всегда сокрытой от посторонних глаз жизни.

Имя святителя Филарета не один раз упоминается в сочинениях Н.С. Лескова, в таких его произведениях, как «Мелочи архиерейской жизни», «Борьба за преобладание», «Синодальный философ», «Сеничкин яд».

Творения митрополита Филарета дают весьма характерный ответ на вопрос о соотнесенности культуры и христианства. Все перечисленные отзывы святителя о литературе показывают, что, при всем благородстве литературной задачи «чувства добрые лирой пробуждать», для святителя Филарета в искусстве и культуре нет главного, того, что он называл «духом». Искусство и религию он иногда в своих проповедях противопоставляет как «красоту» и «истину».

Так, обращаясь к студенчеству Московского университета в день великомученицы Татианы в 1855 году, святитель говорил: «Я, любитель и возделыватель изящного слова, должен ли и я свободу и красоту слова поработить строгости высшей истины? Рассуди, велико ли будет достоинство твоего дела, если красивые цветы твоего слова окажутся бесплодным пустоцветом? Не лучше ли, чтобы в них скрыто было плодотворное семя назидательной истины и чтобы они издавали благоухание истинной чистоты?» (Цит. по: Козлов М., священник. Святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, творения С. 298).

Более того, когда в жизни случалось проникать явлениям светской культуры в стихию церковную, митрополит Филарет решительно возражал против такого смешения. Так, в марте 1853 года он писал: «Благочестивый государь император, запретив при богослужении концерты, принял чрез сие сильную меру против того, чтобы стихия театральной музыки не прокрадывалась в стихию церковную. Посему должно признать целесообразным с высочайшею мыслию и то, чтобы стихия церковная не была низводима в театральную» (Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. Дополн. том. С. 329). В другом своем сочинении от 8 июля 1854 года святитель писал:

«В конце прошлого и в начале нынешнего века мы знали домы и беседы, в которых слышались церковные песни и не слышалось никаких других. Можно было бы порадоваться, если бы такой обычай возобновился и распространился.

Но совсем не то, если для домашнего употребления церковных песней составляется новая изысканная музыка. Впечатления церковного и домашнего пения разрознивается. Поющий думает о crescendo... и прочее, а не о духовном разуме церковной песни. Церковный стих, составленный в прославлении Бога и Христа, Божией Матери и святых, становится игрушкою музыкального искусства» (Там же. С. 394).

Когда в Архангельске в 1833 году торжества по поводу открытия памятника М.В. Ломоносову состоялись в храме, митрополит Филарет решительно объявил: «Храм Божий превратился в сборное место для процессии гражданской» (Там же. С. 581).

*       *       *