Благоговейная бессмыслица и осмысленная точность

   В августе-сентябре "Независимая газета" дважды ("НГ-религия" ” от 25.08.99 и "Ex libris НГ" от 2.09.99) напечатала отклик иеромонаха Илариона Алфеева на июньскую статью Марины Насоновой "Голоса апостолов", которая была посвящена переводу новозаветных текстов, выполненному Валентиной Кузнецовой. В статье, в частности, была процитирована рецензия упомянутого иеромонаха на перевод Посланий апостола Павла, напечатанная в No. 10 "Журнала Московской Патриархии" за 1998 г. Рецензия отца Илариона, заканчивающаяся оргвыводом (перевод Кузнецовой считать "неудавшимся экспериментом" и "продолжать пользоваться Синодальным переводом"), напомнила Насоновой постановления Политбюро ЦК КПСС. Надо сказать, что рецензия на Кузнецову из "Журнала Московской Патриархии" поразила не только автора статьи в "Независимой газете". На меня она произвела настолько сильное впечатление, что я сочла необходимым печатно на нее откликнуться (см. "Страницы" 4:1 (1999), 139-143). Впечатлили меня в рецензии две вещи: большое количество ошибок и неточностей, непростительных для профессионала, каким, безусловно, является ее автор, и удивительная грубость, которую он себе позволяет и которая производит особенно неприятное впечатление, когда исходит от священника. 

   Напечатанный в приложениях к "Независимой газете" текст Алфеева значительно сокращен по сравнению с первой рецензией, но суть претензий та же: 1) язык перевода снижен по сравнению с оригиналом и тем самым текст десакрализован; 2) автор не владеет в достаточной мере русским литературным стилем; 3) в переводе имеются настолько многочисленные ошибки, искажения и отступления от оригинала, что он теряет право называться переводом и является пересказом, искажающим смысл текста. Хотя я уже писала по поводу всех этих претензий, но учитывая, что Алфеев счел возможным еще раз их повторить, позволю себе также повторно высказаться по этому поводу. 

   Дискуссия о том, как нужно переводить новозаветные тексты, имеет очень долгую историю. Напомню, что даже сама возможность перевода Писания на "несвященные" языки (каким, например, является старославянский) в средние века была предметом яростных споров. В сущности, оставив в стороне тонкости, можно говорить о двух основных позициях в вопросе о переводе отделенного от нас значительным периодом времени текста. Одна состоит в том, что носители языка, на который делается перевод, должны воспринимать текст так же, как его современники, иными словами, написанное сколь угодно давно, в нашем случае почти две тысячи лет тому назад, при помощи языка приближается к читателю — текст воспринимается как живой, непосредственно обращенный к нашим современникам. В таком тексте вместо устаревшего "сии слова" мы найдем современный эквивалент "эти слова", вместо "утрудившись от пути"  — "утомленный дорогой", вместо "водонос" - "кувшин для воды", а вместо "блудница" — "проститутка". Сторонники же второй позиции считают, что древние тексты должны восприниматься именно как древние: между ними и современным читателем должна сохраняться языковая дистанция. В этом случае допускаются устаревшие и не вполне понятные современному читателю слова, поскольку они только усиливают архаичный колорит текста. И в пользу первой, и в пользу второй позиции можно привести множество аргументов — я не собираюсь сейчас обсуждать их — хочу лишь подчеркнуть, что обе они заслуживают как минимум уважительного и серьезного отношения и что — а это особенно в данном контексте важно — сторонники первой относятся к священному тексту не менее благоговейно, чем сторонники второй. Только их представление о благоговейности включает в себя убеждение в том, что Священное Писание — это не некое подобие оракулов Сивиллы, в которых сам жанр диктует темноту выражений и загадочность, а послание к человеку, которое человеку должно быть понятно. Чтение рецензий отца Илариона привело меня к выводу, что неприятие у него на самом деле вызывает именно идея перевода священного текста на современный язык, а его критические замечания по поводу качества перевода Кузнецовой на самом деле являются протестом против этой идеи. Судите сами. 

   С возмущением Алфеев цитирует слова, которые, как он пишет, вызывают у него ассоциации с перебранкой на кухне коммунальной квартиры: "дурак", "побахвалиться", "затея", "помешался", "не мастер говорить" и т. д. Признаться, я не вижу ничего криминального в этих словах, если согласиться с возможностью перевода Писания на современный язык. Более того, вкрапленные (именно вкрапленные) в речь апостола Павла они придают ее русскому варианту ту особую разговорную выразительность, которая присуща греческому оригиналу. В своей статье Алфеев утверждает, что тезис о том, что авторы Нового Завета писали на разговорном языке, может быть оспорен. Это утверждение ничем не подкреплено. А жаль. Было бы интересно узнать аргументы, при помощи которых отец Иларион стал бы опровергать факт, не вызывающий сомнения у любого специалиста, знакомого с греческой литературой и нелитературными папирусами I в. Споры среди исследователей ведутся не о том, писали ли новозаветные авторы на литературном или разговорном языке (с некоторыми элементами литературного, особенно в сочинениях Луки и в Послании к евреям), — с этим вопросом все ясно, а о том, например, написан ли Новый Завет на особом еврейском диалекте греческого языка или же на разговорном греческом, в котором встречаются гебраизмы. Не следует заниматься поисками литературных красот в Посланиях апостола Павла. Бесплодность этого занятия была очевидна грекоязычным раннехристианским писателям, таким как, например, Иоанн Златоуст, который прямо призывал своих слушателей не искать у Павла изящества Исократа или возвышенности Платона. В языке Павла можно найти много неправильностей и ошибок против правил греческой грамматики. Но написаны Послания при этом столь энергично, взволнованно и страстно, что все эти языковые погрешности отступают на задний план. Послания были предназначены для чтения вслух и написаны с учетом особенностей устного жанра: Павел был блестящим проповедником, знакомым с основами риторики и хорошо отдающим себе отчет в разнице между речью устной и речью письменной. Он останавливается, перебивает себя, торопится, возвращается назад, повторяет одно и то же, шутит, даже юродствует. Именно эти особенности манеры Павла, которые полностью потеряны в Синодальном переводе, и пытается передать Кузнецова средствами современного русского языка. 

   В своей статье Алфеев цитирует перевод 1 Кор 6:13-16: "Пища для брюха и брюхо для пищи ... И ты часть тела Христова хочешь превратить в тело проститутки? Боже упаси!" Действительно, в таком виде текст производит странное впечатление. Но причина состоит не в том, что перевод плох, и даже не в том, что два предложения вырваны из контекста (а с помощью такого метода цитирования можно практически любой текст сделать неудобоваримым), а в том, что Алфеев исказил процитированный текст, убрав кавычки. Вот как выглядит на самом деле 1 Кор 6:12-20 в переводе Кузнецовой (цитирую текст в большем объеме, чтобы было понятно движение мысли Павла и чтобы показать, как не понравившиеся Алфееву фразы выглядят в общем контексте): "Вы говорите: "Мне все позволено!" Но не все мне на пользу! "Мне все позволено!" Но ничто не должно завладеть мной! "Пища для брюха и брюхо для пищи!" Да, Бог уничтожит и то, и другое. Но тело не для разврата, а для Господа. И Господь для тела. Бог воскресил Господа и нас воскресит Своей силой. Разве вы не знаете, что ваши тела — части тела Христа? И ты часть тела Христа хочешь превратить в тело проститутки? Боже упаси! А разве вам неизвестно, что тот, кто соединился с проституткой, стал одним с ней телом? Ведь "двое станут одной плотью". А тот, кто соединился с Господом, один дух с Ним. Бегите от разврата! Какой бы грех ни совершил человек, грех не касается тела. Но развратник грешит против собственного тела! Разве вам неизвестно, что ваше тело — храм, в котором живет Святой Дух, полученный вами от Бога, и вы не принадлежите себе? Вас купили за большую цену. Так славьте Бога своими телами!" 

   Как видно из процитированного текста, фразу, включающую просторечие "брюхо", Кузнецова вместе с большинством исследователей и переводчиков Послания к Коринфянам ставит в кавычки, т. е. понимает как цитирование Павлом того, что говорили коринфяне. При таком понимании это грубоватое слово здесь вполне допустимо. Кузнецова, чтобы подчеркнуть принадлежность части фраз коринфянам, а не Павлу, добавляет "Вы говорите" — слова, которые отсутствует в тексте. Они дублируют кавычки и понадобились для того, чтобы сделать принятую aвтором перевода интерпретацию текста более отчетливой. Замечу, что с необходимостью добавлять слова, отсутствующие в тексте, сталкивается любой человек, которому приходилось заниматься переводом. 

   Слова в одном языке не накладываются точно на слова в другом, оттенки значения слов в одном языке не совпадают с оттенками значения в другом. Поэтому перевод — это не только искусство, это всегда интерпретация. Не случайно некоторые лингвисты предпочитают вообще избегать слова "перевод" и считают более корректным говорить об интерпретации на одном из языков того, что ранее было высказано на другом. Чтобы точно передать смысл оригинала, переводчику приходится иногда употреблять гораздо больше слов, чем в исходном тексте. Ради сохранения духа ему приходится отказываться от буквы. 

   То, что получается, когда переводчик пренебрегает смыслом ради "точного" воспроизведения, видно на примере самого Алфеева. Он цитирует 1 Тим 6:6 в собственном переводе, причем представляет свой текст как "слова апостола Павла", кажется, действительно полагая, что точно их передает. Вот как это выглядит: "Великое приобретение — благочестие с довольством". Я предлагаю читателям, носителям современного русского языка, задуматься над тем, что это означает. Слово "довольство" имеет два значения: "чувство внутреннего удовлетворения" и "материальный достаток, зажиточность". То, какое из этих значений мы интуитивно припишем слову, зависит от контекста. Скажем, во фразе "На его лице сияло выражение довольства" мы поймем его в первом смысле, а во фразе "жить в довольстве" — во втором. Перевод, предложенный Алфеевым, дает возможность для обоих толкований, т. е. мысль апостола Павла можно понять (и, с точки зрения современного русского языка, такое понимание будет более естественным) как восхваление благочестия, сопровождаемого материальными благами. Но даже если, совершив некоторое насилие над языком, мы поймем "довольство" как "чувство внутреннего удовлетворения", то и тогда предложенный Алфеевым перевод ошибочен. Дело в том, что в греческом оригинале здесь стоит слово "автаркия". Это слово имеет определенные философские обертона, поскольку играло важную роль в словаре стоиков и киников, и означает оно умение довольствоваться своим, самодостаточность. А теперь посмотрим на отвергаемый отцом Иларионом перевод Кузнецовой: "Да, религия действительно большой доход, но только для людей, умеющих довольствоваться тем, что у них есть". Он, безусловно, точнее передает мысль автора. При этом, слово "доход" по отношению к христианской вере в контексте противопоставления людей, умеющих довольствоваться необходимым, и тех, кто в погоне за деньгами отказывается от веры, звучит так же неожиданно и парадоксально, как в греческом оригинале. 

   И последнее. Алфеева возмутило то, что Насонова сравнила его рецензию с Постановлениями Политбюро. "Язык постановлений Политбюро ЦК мне не знаком, так как постановлений этих я не читал (Господь миловал)", — пишет он. Позволю себе усомниться в особой милости Господа к иеромонаху. Как это ни грустно признавать, все мы, живущие в этой стране и имеющие от роду не менее 25 лет, с языком этих пресловутых постановлений знакомы. Мы все ходили в советскую школу и изучали в школе советскую историю, по большей части из этих постановлений состоящую и языком этих постановлений написанную. Не отдавать себе в этом отчета нельзя. Платон, рисуя образ идеального общества в"Государстве", особое внимание уделял тому, что мы назвали бы сейчас "идеологическим климатом" или "этосом" общества: граждане должны были жить среди вещей и идей, направляющих души ко благу, а все, что их от блага могло отдалить, из идеального государства изгонялось. В основе плана Платона лежало глубокое понимание того формирующего влияния, которое окружающий мир оказывает на человека. Понимали это и коммунисты. Понимали и изгоняли из своего государства все, что могло нарушить идеологическую одномерность тоталитарного мира. По счастью, им не во всем и не всегда этого удавалось достичь. Но преуменьшать их успехи было бы неразумным и наивным. Мы все в той или иной степени отравлены ядом коммунистического прошлого. И когда отец Иларион пишет в конце своей рецензии в "Журнале Московской Патриархии": "Настоятельно рекомендуем читателям продолжать пользоваться синодальным переводом", — то этой фразой, как это верно почувствовала Марина Насонова, властно заявляет о себе его прошлое — наше общее прошлое.