Размышляя над рецензией иеромонаха Илариона Алфеева на письма апостола Павла

(М: Общедоступный православный университет, Фонд Александра Меня, 1998). 

Ирина Левинская 

В. Н. Кузнецова хорошо известна как переводчик НЗ. Ей принадлежат переводы всех четырех евангелий, Посланий Петра, Деяний Апостолов, а теперь и всех Посланий Павла. Любой человек, который дерзает взяться за перевод НЗ, всегда оказывается в трудном положении: и не только потому, что Библия — это священный текст, краеугольный камень европейской цивилизации и требования к переводу подобного текста чрезвычайно высоки, но и потому, что синодальный перевод — единственный до недавнего времени общедоступный перевод на русский язык, уже стал частью отечественной культуры. Многим его ровный, архаизированный язык и загадочная непонятность некоторых мест представляются единственно возможными для священного текста. За более чем столетие, прошедшее с момента появления синодального перевода (отдельные части публиковались с 1861 г., первое издание увидело свет в 1876 г.), он сросся с самим текстом и в значительной мере вытеснил из культуры свой церковно-славянский прототип, оставшийся, главным образом, в литургическом употреблении. Отдельные выражения из синодального перевода пополнили фразеологический фонд русского языка. И тем не менее, новый перевод не просто нужен, он насущно необходим. В первую очередь потому, что помимо тех многих, которые ищут и ценят в священном тексте возвышенность (независимо от того, присутствует ли она в самом тексте) и таинственную темноту, существуют другие многие, которых эта возвышенность отталкивает, потому что кажется неуместной выспренностью, и которые ищут в тексте точность смысла и ясность речи. Этим читателям, в первую очередь, предназначается работа Кузнецовой, которая поставила перед собой цель — дать перевод на живой современный русский язык, при этом перевод, основанный на так называемом критическом тексте, т. е. таком, который, с точки зрения современной текстологии, максимально приближается к авторскому. Напомню, что работавшие над синодальным переводом использовали отредактированный, приглаженный вариант текста, который являлся официальным в Византийской церкви. Насколько успешно выполнила переводчица поставленную задачу? В целом, с моей точки зрения, успешно. Новозаветные тексты в ее переводе звучат живо, естественно, современно, и (что немаловажно) в нем, в отличие от синодального, не затушевываются различия между разными авторами: Павел, Петр, Лука, Марк, Матфей — все они имеют свои индивидуальные голоса. Это не означает, разумеется, что перевод Кузнецовой совершенен во всем и что в нем нет недостатков. Как у любого ищущего и экспериментирующего человека, у Кузнецовой бывают удачи и неудачи, взлеты и падения. Решив написать эту рецензию, я собиралась построить ее по обычному для этого жанра плану: дав, в целом, положительную оценку переводу, высказать свои соображения по ряду пунктов, в которых решения Кузнецовой мне представляются спорными или ошибочными. Я так бы и поступила, если бы не появление в No. 10 “Журнала Московской Патриархии” за 1998 г. рецензии, написанной иеромонахом Иларионом Алфеевым. До недавнего времени на страницах журналов, издаваемых Православной церковью, переводы Кузнецовой, которые начали выходить с начала 90-х гг., внимания не удостаивались, так что первая рецензия такого рода не может не вызвать особого интереса. Вердикт автора рецензии суров: перевод Кузнецовой он считает неудавшимся экспериментом и оценивает его в самых резких выражениях: “Происходит сознательная и последовательная десакрализация священного текста, который переводится на площадной, базарный, кухонный язык ... Даже самые возвышенные тексты Апостола Павла теряют свою красоту и силу ... Этот эффект достигается не только за счет своеобразного, скажем так, выбора слов, но и за счет многочисленных прямых искажений текста ... Перед нами не перевод, а пересказ, причем дурной пересказ, искажающий смысл и стиль оригинального текста. В основу ... был положен изначально ложный принцип — стремление подстроиться к языку, на котором якобы говорит современный российский обыватель” (с. 79-80). Заканчивается она прямой рекомендацией читателям журнала, т. е., по существу, православной пастве, переводом Кузнецовой не пользоваться. Если бы автором рецензии был один из пожилых консервативных священников, для которого самое мысль о возможности хоть в чем-то отступить от привычного кажется кощунственной, я бы не удивилась и серьезного значения такой критике не придала. Но в данном случае все обстоит иначе. Автор рецензии — молодой, образованный человек, ученый сириолог, обучавшийся в Оксфорде. При этом он не отрицает необходимость нового перевода: православным читателям предлагается “продолжать пользоваться синодальным переводом посланий Апостола Павла до тех пор, пока не появится более достойный, более точный и более современный перевод” (с. 80), т. е. тем самым автор имплицитно признает недостатки перевода синодального и необходимость перевода нового. Работу Кузнецовой он не отвергает априорно, и свою точку зрения на его качество он аргументирует. Посмотрим поближе на аргументы. Начинается рецензия с теоретического рассуждения: автор перечисляет некоторые типы переводов и дает им характеристики. Алфеев выделяет перевод буквальный, литературный и функциональный. Первые два типа соответствуют принятому в современной теории перевода разделению переводов на буквальные (разумеется, с оговоркой, что термин этот условный, поскольку буквальный, в собственном смысле слова, перевод любого значительного по объему текста невозможен) и идиоматические (или литературные). А вот критерии выделения третьего типа — функционального перевода — вызывают недоумение. Отец Иларион полагает, что функциональность перевода определяется наличием адресата (по загадочной причине это слово поставлено в кавычки), т. е., “определенного круга читателей, к языку и образно-понятийному строю которых подлаживается переводчик” (с. 78). Отмечу сразу, что пренебрежительное и просто грубое в этом контексте слово “подлаживается” производит неприятное впечатление — и корректнее, и правильнее, и литературнее, в конце концов, было бы сказать “ориентируется”. Но это относится к манере выражения, что же касается сути, то никаких осмысленных оснований для выделения “функционального” типа, определенного таким образом, как это сделал рецензент, не существует. Предложенная дефиниция некорректна, поскольку под нее попадает любой перевод — по своей природе переложение сочинения с одного языка на другой всегда имеет в виду некую аудиторию — широкую (например, все носители определенного языка) или узкую (например, образованная часть общества, представители определенной профессии и т. д.). Так, о синодальном переводе можно было бы сказать, используя стилистику отца Илариона, что он “подлаживался” к читателю XIX в., ориентированному на славянскую Библию и высокий стиль. Терминологическая нечеткость не остается безнаказанной — в результате у рецензента появляются такие перлы (производящие особенно комичное впечатление у автора, который с пафосом уличает других в плохом владении русским языком): “Синодальный перевод ... представляет собой буквальную интерпретацию текста с некоторыми элементами художественности”. Здесь автор путает буквальный перевод, которому обычно противопоставляется перевод идиоматический, и буквальную интерпретацию, которая противопоставляется интерпретации типологической или аллегорической и соотносится как раз с идиоматическим переводом. По-видимому, Алфеев хотел сказать, что синодальный перевод является умеренно-буквальным, т. е. таким, в котором переводчик позволяет себе отклониться от буквы оригинала и использует естественные для языка-реципиента лексические и грамматические формы. Но оставим теорию, в которой рецензент несколько путается, и посмотрим на конкретные примеры из перевода Кузнецовой, на которые опирается столь уничижительная оценка ее труда. Напомню основные претензии отца Илариона: 1) язык перевода снижен по сравнению с оригиналом, и тем самым текст десакрализован; 2) автор не владеет в достаточной мере русским языком; 3) в переводе имеются настолько многочисленные ошибки, искажения и отступления от оригинала, что он теряет право называться переводом и является пересказом, искажающим смысл текста. Для обоснования своей оценки перевода Алфеев цитирует несколько отрывков из 1 Кор и 2 Кор. При этом текст цитируется не подряд, а с пропусками. Хорошо известно, что выборочное цитирование вырванных из контекста слов легко может сделать невразумительным, неуклюжим и смешным даже хороший текст. Действительно, вырванные из контекста Алфеевым фразы звучат, на первый взгляд, странно, особенно учитывая, что автор рецензии выбрал главным образом те, в которых употребляются просторечия и слово “дурак”. “Откуда такая любовь к слову “дурак?”, — негодует Алфеев. — Оно, кажется, встречается в тексте г-жи Кузнецовой чаще, чем любое другое слово”. Оставим это преувеличение на совести автора. Слово “дурак” встречается у Кузнецовой примерно столько раз, сколько в греческом тексте встречается слово afron или moros, которые в синодальном тексте передаются нейтрально: “неразумный” или “безумный”. И надо сказать, что за переводом Кузнецовой стоит определенная церковная и культурная традиция — традиция “святых дураков” — юродивых. Протопоп Аввакум вспоминает, как стал юродствовать во время суда над ним на соборе 1667 г.: “И я отшед ко дверям да на бок повалился, а сам говорю: ‘Посидите вы, а я полежу’. Так они смеются: ‘Дурак-де протопоп-от: и патриархов не почитает’. И я говорю: ‘Мы уроди Христа ради! Вы славни, мы же бесчестни! Вы сильни, мы же немощни’”. В объяснение своего поведения Аввакум цитирует 1 Кор 4:10, один из тех самых текстов, который обычно приводят богословы для обоснования подвига юродства. Алфеев постоянно уличает автора в плохом владении русским языком и иногда это приводит к курьезам. “По-русски нельзя сказать “втереться в дом”, — утверждает рецензент, — можно “втереться в доверие”, а в дом можно только “вкрасться” (как в синодальном переводе)” (с. 80). Да полноте! Где же наш суровый пурист выучил свой русский язык? Откуда такая удивительная самоуверенность? Может быть, стоило прежде чем обвинять переводчицу в ошибке, заглянуть в какой-нибудь “Словарь русского языка” и обнаружить, что слово “втереться” означает “протиснуться, пройти, войти куда-то”. А если и словари не указ, то тогда, может быть, Пушкину наш рецензент поверит: “В эту минуту очень смело в комнату втерлась моя старинная знакомая Палаша (“Капитанская дочка”). Я не вижу ничего, с точки зрения русского языка, невозможного в выражениях “куча грехов” (ср. “куча глупостей”), “масса желаний” (ср. “масса впечатлений”), хотя они мне и не очень нравятся и к удачам Кузнецовой их употребление отнести нельзя. Другое дело, что все эти выражения свойственны разговорной, а не литературной речи. Но в этом-то и заключается суть проблемы. Апостол Павел, как и остальные авторы НЗ, писал не на литературном, а на разговорном языке. Как заметил Иоанн Златоуст, от церковного пастыря, так же как от Апостола Павла, не следует ожидать изящества Исократа, величественности Демосфена, торжественности Фукидида или возвышенности Платона (“О священстве”, 4.6, PG 48, col. 669). В Посланиях Павла не нужно искать литературных красот. Их там нет. Зато в его языке можно найти много неправильностей, анаколуфов, септуагинтизмов. В нем встречаются ошибки против правил греческой грамматики. Но написаны Послания при этом энергично, взволнованно и страстно, в них в полной мере проявляется пламенная и могучая натура Павла. Послания были предназначены для чтения вслух и написаны с учетом особенностей устного жанра: Павел был блестящий проповедник, был знаком с основами риторики и хорошо понимал разницу между речью устной и письменной. Он останавливается, перебивает себя, торопится, возвращается назад, повторяет одно и то же. Все эти особенности языка и стиля Павла, которые полностью потеряны в синодальном переводе, и пытается передать Кузнецова, обращаясь к разговорному пласту русского языка. В этом нет десакрализации священного текста. В этом есть попытка передать своеобразный стиль и манеру оригинала. Следует отметить, что здесь Кузнецова иногда увлекается найденным ею приемом. В ряде мест она, на мой вкус, злоупотребляет просторечиями. Но этот недостаток легко исправим — таких мест не слишком много. Обличая Кузнецову в ошибках, Алфеев приводит в качестве примера 2 Кор 12:9 (в тексте рецензии в ссылке на место из Писания здесь сделаны две опечатки и ошибочно указано 1 Кор 12:10): “Ведь сила сильнее всего проявляется в слабости” — he dynamis en astheneia teleitai. Сразу отмечу, что в переводе Кузнецовой мне не нравится соединение однокоренных слов “сила” и “сильнее всего”, которое отсутствует в греческом. Но мне понятно, почему она сделала такой перевод, который, вне всякого сомнения, лучше и правильнее того, который мы находим в Синодальном тексте: “Ибо сила Моя совершается в немощи”. Местоимение “Моя” отсутствует у Кузнецовой, поскольку оно отсутствует в критическом издании текста Послания. Алфеев по этому поводу замечает: “Во многих древних списках, однако, в том числе в знаменитом Синайском кодексе, к слову dynamis добавлено слово mou (так что получается “сила Моя”): этому чтению следует синодальный перевод”. Если бы эта фраза была написана выпускником Духовной академии, я бы не удивилась и только посетовала бы, что в наших Духовных академиях по-прежнему мало внимания уделяют занятиям текстологией и не учат студентов читать критический аппарат. Но поскольку она написана человеком, который не может не быть сведущим в текстологии, я не могу поверить в то, что он не знает, что в исходном тексте знаменитого Синайского кодекса слово mou отсутствует и является исправлением 2-ой руки, т. е. было сделано в VII в.! Я не могу поверить, что он не заглянул в критический аппарат и не знает, что оно отсутствует в Ватиканском кодексе IV в., почти наверняка в P46 (ок. 200 г.), в исходном тексте кодекса Безы — т. е. в древнейших списках, и что в аппарате GNT4 помечено литерой А, а это означает, что у крупнейших современных текстологов нет ни малейшего сомнения в том, что это слово в авторский текст было вставлено. Все это не может не быть известным автору рецензии, и написал он свою лукавую, вводящую читателя в заблуждение фразу с одной только целью: подтвердить правильность синодального перевода. Между тем любому носителю языка очевидно, что синодальный перевод не соответствует идиоматике русского языка: о силе по-русски нельзя сказать “совершается”. Посмотрим поближе на стоящий в оригинале глагол teleo. Действительно, “совершать” — это одно из основных его значений, но не единственное (в частности, этот глагол употребляется, когда речь идет о выполнении финансовых обязательств, в первую очередь, об уплате налогов). В НЗ teleo имеет различные нюансы, которые зависят от контекста. Нащупать правильный контекстуальный нюанс значения и найти его соответствие в том языке, на который делается перевод, как раз и является основной задачей переводчика. В 2 Кор 12:9 Иисус говорит Павлу о том, что Божественная сила, осеняя благодатью слабого человека, т. е. в ситуации, когда ничто ей не помогает, является в своей совершенной форме, проявляется во всей полноте. Синодальный перевод передает astheneia как “немощь” — словом, которое может иметь в русском языке общее значение “слабость”, но в первую очередь, означает “болезнь”. Между тем, иерархия значений в греческом слове иная. Это существительное (а также однокоренные прилагательное asthenes и глагол astheneo) в НЗ встречается 80 раз, чаще всего в Посланиях Павла (половина случаев). Им обозначается любая слабость и беспомощность, связанная с земным существованием. В 1 Кор 15:42-44, где Павел противопоставляет земное тело (soma psykhikon) и тело воскресшее (soma pneumatikon), слабость (astheneia) выступает как одна из основных характеристик земного тела. В разбираемом месте Павел говорит о своей физической немощи, но в ответ Иисус произносит фразу, которая носит общий характер (болезнь Павла является лишь частным проявлением человеческой слабости), поэтому синодальный перевод “в немощи” приземляет и излишне конкретизирует греческий текст. Помимо неточности перевода и использования вульгарной лексики, Алфеев упрекает Кузнецову также в богословской нечуткости. В подтверждение он ссылается на Гал 3:1. В синодальном переводе этот стих звучит следующим образом: “О несмысленные галаты! Кто прельстил вас не покоряться истине и т. д.” В переводе Кузнецовой стоит: “Галаты, глупцы, кто вас сглазил!?” В оригинале мы читаем: O anoetoi Galatai, tis hymas ebaskanen... Алфеев мелодраматически восклицает: “Не хотят ли сказать авторы новых переводов, что Апостол Павел верил в колдовство или сглаз?” (с. 80). А что, есть основания в этом сомневаться? Во времена Апостола Павла вера в существование дурного глаза и в магию была нормой. Только одни видели в дурном глазе проявление бесовских сил, другие находили дурному глазу рационалистические объяснения (см. характерный образец такого рационализма у Плутарха, “Застольные беседы”, кн. V, Вопрос VII: “О тех, у кого так называемый дурной глаз”). В НЗ неоднократно описываются встречи апостолов с людьми, занимающимися магией, и ни разу ни один из апостолов не поставил под сомнение то, что такие люди вступали во взаимодействие с потусторонними силами. В “Толковой Библии”, вышедшей первым изданием в 1904-1913 гг. и подготовленной профессором богословия А. П. Лопухиным и другими профессорами духовных академий, в комментарии к Гал 3:1 мы читаем: “Поступок галатов так поразил Апостола Павла, что он видит в этом нечто таинственное (прельстил — точнее: сглазил — ebaskanen), какое-то действие волшебства или темной демонской силы (ср. 2 Кор 11:3, 13-15 и 1 Фес 3:5)”. Авторов этого комментария Алфеев тоже готов обвинить в богословской нечуткости? Отец Иларион утверждает, что глагол baskaino, который Кузнецова переводит как “сглазил”, “мог бы означать скорее “соблазнил”, “ввел в заблуждение”, чем ‘сглазил’ или ‘околдовал’”. На чем он основывается? Слово baskaino употребляется в НЗ только в этом месте. В греческом языке оно имеет три основных значения: 1) “околдовывать” (обычно без использования каких-то особых магических процедур, а при помощи взгляда или слов), причем, начиная по крайней мере, с Платона, оно также может употребляется фигурально; 2) “оскорблять”, 3) “завидовать”. Очевидно, что второе и третье значения данному контексту не соответствуют. В современном русском языке слово “сглазить” употребляется, как правило, фигурально, но при этом оно этимологически прозрачно, и поэтому перевод Кузнецовой удачен, потому что он передает некоторую двойственность, присутствующую в оригинале. Вопрос Павла можно понять как риторическую иронию: тот, кто попытался сбить галатов с праведного пути, поистине должен был использовать иррациональные методы воздействия, чтобы переубедить тех, кому Павел с такой достоверностью и силой проповедовал распятого Иисуса. С другой стороны, Павел, возможно, намекает на то, что некто, чьего имени он не называет, использовал демоническую силу для обольщения галатов. В своей рецензии отец Иларион цитирует (с купюрами) отрывки из перевода Кузнецовой. Мне тоже хочется процитировать (без купюр) небольшой отрывок из ее перевода: “По данному мне Богом дару я, как мудрый строитель, заложил фундамент, а кто-то другой возводит на нем дом. И пусть каждый смотрит за собой, как он строит. Никто не может заложить иного фундамента, кроме того, что уже заложен, а это Иисус Христос. И строит ли кто на этом фундаменте из золота, серебра, драгоценных камней или из дерева, из сухой травы или соломы, работа каждого станет видна потом, ее покажет тот День, потому что он явится в огне. Огонь испытает работу каждого, какова она. И чья постройка выдержит огонь, тот получит свое вознаграждение, а чья сгорит в огне, тот понесет ущерб” (1 Кор 3:10-15). И последнее. Я была бы рада, если бы отец Иларион дал мне знать, где находятся площади, базары и кухни, которые говорят таким языком, как в только что процитированном отрывке.